Читаем без скачивания Выше нас — одно море - Альберт Андреевич Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она произнесла эти слова спокойно и привычно, видно, тысячи раз читала и перечитывала пришедшие на сыновей похоронные, и слова эти, страшные в своем скорбном пафосе, стали давно уже неотъемлемой частью ее дум и ее жизни.
Я молчал, а Нефедовна вздохнула и сказала:
— Ну, да что там говорить. Давно это было, и все уже перегорело в душе-то. А нет-нет, да и всплакну иногда. Теперь, правда, реже это случается. Постарела, да и хочешь не хочешь, а жить надо. Куда денешься?
И тем же ровным и спокойным голосом она продолжала:
— А ты не боись наших-то. У нас народ без баловства. Все у всех на виду. Труженики. Ходи смело, приходи к себе в комнату когда вздумаешь, милости просим. Дверей мы не запираем ни днем, ни ночью. Так уж у нас испокон водится. Живем дружно. Конечно, случается, что мужики, как с моря придут, пошумят по пьяному делу. Только тем все и кончается, сами порядок наводят промеж себя. Да и милиции тут нету ведь.
Весь вечер мы просидели с Нефедовной. Старушка, видимо, прониклась ко мне доверием — все говорила и говорила…
Когда я проснулся утром и вышел в просторные теплые сени умываться, Нефедовна поздоровалась и сказала:
— Завтрак готов, сынок. Умоешься, так приходи, я мигом соберу.
Она принесла и поставила на стол сковородку с жареной рыбой.
Я попробовал и зачмокал от удовольствия — рыба была удивительно вкусная и нежная.
— Это палтус, — уверенно произнес я. — Недаром зовут его царь-рыба.
Нефедовна рассмеялась:
— А вот и нет! Самая обыкновенная наша камбала.
— Камбала такой вкусной не бывает. Я же знаю.
— Ничего ты не знаешь, сынок. Ты камбалу небось все соленую едал. А это свеженькая камбала, прямо с моря — и на сковородку, на собственном жиру готовится. Морская курятина — вот как у нас зовут камбалу. А ты — «палтус»! Палтус хорош в ухе да копченый. А так вот, поджарить чтоб, лучше камбалки и нет рыбы: ни костей в ней нет, и жирна в меру, и мясо нежное.
День был солнечный. Я медленно шел по единственной улице.
Окна домов были растворены, но людей нигде не было.
— Эй, журналист!
Я обернулся и увидел в окне вчерашнюю рулевую, Марию. Она пригласила зайти.
Я поднялся на высокий порожек и вошел в просторную избу. Девочка лет трех, игравшая на полу в куклы, испуганно подбежала к Марии, цепко ухватилась за ее юбку и, засунув в рот палец, во все глаза уставилась на меня.
— Не бойся, глупенькая, — Мария ласково погладила ее по головке. — Дядя хороший, он не обижает детей, не бойся.
Девочка плотнее прижалась к матери и поглубже засунула палец в рот.
— Проходите, садитесь, — пригласила Мария, и я прошел к столу, на котором стоял большой письменный прибор, лежали подушечки для печатей, коробка скрепок и папки с бумагами.
Мария заметила мой взгляд и пояснила:
— Это все канцелярские дела поселкового Совета. Я тут уже восьмой год председательствую, вот и приходится возиться с бумагами да с печатью, закон блюсти.
Я достал из кармана командировочное удостоверение и протянул Марии:
— Отметочку сделайте, раз уж к вам попал.
Мария внимательно прочитала удостоверение, поставила печать и записала что-то в книгу.
— Ну вот, теперь ты законный житель в нашем поселке.
— А где народ? Никого на улице не видно, — полюбопытствовал я.
— А на берегу. Сети чинят. Я тоже сейчас туда иду. У нас одна забота — сети чинить, маты для сейнера плести, а то и кранцы делать. Мы все тут умеем, хоть и бабы.
— Мне бы хотелось познакомиться с семьей капитана Богданова, — нерешительно сказал я.
— А чего ж! Вот на берегу и познакомишься с его жинкой и домой зайдешь, сынка ихнего посмотришь. — Мария усмехнулась.
Я не понял причину ее усмешки, но расспрашивать не стал…
Пологий каменистый берег был утыкан кольями. Навешанные на них сети хлопали и вздувались под ветром. Женщины и дети штопали порванные ячеи сетей, орудуя большими деревянными иглами.
— А вот и супруга Якова Антоновича, Елизавета Васильевна. Прошу любить и жаловать. — Мария остановилась перед невысокой молодой женщиной.
Обветренное лицо Елизаветы Васильевны с добрыми и доверчивыми серыми глазами было красиво той неяркой русской красотой, которая, не обжигая, надолго запоминается. Жена Богданова казалась несколько полноватой для своего роста, но движения ее были легки и быстры.
— Здравствуйте, — спокойно ответила она на мое приветствие и вопросительно взглянула на Марию.
— Да вот, прибыл к твоему Якову. Интервью брать.
— Ужас! Опять! Мало вам одного, что ли, раза? — недовольно проговорила Елизавета Васильевна.
— А в чем все-таки дело? — спросил встревоженно я. — Что произошло в прошлый раз?
— Будто не знаете. — Елизавета Васильевна строго взглянула на меня. — Яков вам в газету письмо писал, да вы побоялись его напечатать.
— Честное слово, я ничего не знаю о письме, — растерялся я. — Я недавно в газете работаю.
— А что тут говорить! — вмешалась Мария. — Такое там понаписали, в том интервью, что Якову глаза стыдно было показать на народ. Ну, да мы-то знаем, какой он на самом деле. Сроду такого не скажет. У него и мыслей подобных никогда не бывает и быть не может: «Мы геройски вступили в схватку со стихией», — тьфу, да и только! — гневно сверкнула глазами Мария. — И как не стыдно срамить людей! Ну, вы теперь сами разбирайтесь, а я пошла, мне свою долю надо отштопать.
Я стоял перед Елизаветой Васильевной, не зная, что сказать.
— Вы уж извините, что так вышло, — промямлил я.
— Да вы не
